Ответы
Пошли раз двое наших заводских траву смотреть.
А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то.
День праздничный был, и жарко - страсть. Парун* чистый. А оба в горе
робили, на Гумёшках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну,
когда и королек с витком попадали и там протча, что подойдет.
Один-от молодой парень был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать
стало.
Другой постарше. Этот и вовсе изробленный*. В глазах зелено, и щеки
будто зеленью подернулись. И кашлял завсе* тот человек.
В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух
легкий. Их, слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника. Там
тогда железну руду добывали. Легли, значит, наши-то на травку под рябиной
да сразу и уснули. Только вдруг молодой, ровно его кто под бок толкнул,
проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня женщина
какая-то сидит. Спиной к парню, а по косе видать - девка. Коса
ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла к спине.
На конце ленты не то красные, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак
позванивают, будто листовая медь.
Дивится парень на косу, а сам дальше примечает. Девка небольшого росту,
из себя ладная и уж такое крутое колесо - на месте не посидит. Вперед
наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять назад откинется, на тот
бок изогнется, на другой. На ноги вскочит, руками замашет, потом опять
наклонится. Однем словом, артуть*-девка. Слыхать - лопочет что-то, а
по-каковски - неизвестно, и с кем говорит - не видно. Только смешком все.
Весело, видно, ей.
Парень хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку стукнуло.
"Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сразу не
приметил?
Отвела глаза косой-то своей".
А одежа и верно такая, что другой на свете не найдешь. Из шелкового,
слышь-ко, малахиту платье. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шелк,
хоть рукой погладить.
"Вот, - думает парень, - беда! Как бы только ноги унести, пока не
заметила". От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта - малахитница-то
- любит над человеком мудровать.
Только подумал так-то, она и оглянулась. Весело на парня глядит, зубы
скалит и говорит шуткой:
- Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу даром глаза пялишь? За
погляд-то ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько.
Парень испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и
тайна сила, а все-таки девка. Ну, а он парень - ему, значит, и стыдно
перед девкой обробеть.
- Некогда, - говорит, - мне разговаривать. Без того проспали, а траву
смотреть пошли.
Она посмеивается, а потом говорит:
- Будет тебе наигрыш вести. Иди, говорю, дело есть.
Ну, парень видит - делать нечего. Пошел к ней, а она рукой маячит,
обойди-де руду-то с другой стороны. Он и обошел и видит - ящерок тут
несчисленно. И всё, слышь-ко, разные. Одни, например, зеленые, другие
голубые, которые в синь впадают, а то как глина либо песок с золотыми
крапинками. Одни, как стекло либо слюда, блестят, а другие, как трава
поблеклая, а которые опять узорами изукрашены.
Девка смеется.
- Не расступи, - говорит, - мое войско, Степан Петрович. Ты вон какой
большой да тяжелый, а они у меня маленьки.
А сама ладошками схлопала, ящерки и разбежались, дорогу дали.
Вот подошел парень поближе, остановился, а она опять в ладошки схлопала
да и говорит, и все смехом:
- Теперь тебе ступить некуда. Раздавишь мою слугу - беда будет.
Он поглядел под ноги, а там и земли незнатко. Все ящерки-то сбились в
одно место, - как пол узорчатый под ногами стал. Глядит Степан - батюшки,
да ведь это руда медная! Всяких сортов и хорошо отшлифована. И слюдка тут
же, и обманка, и блёстки всякие, кои на малахит походят.
- Ну, теперь признал меня, Степанушко? - спрашивает малахитница, а сама
хохочет-заливается.
Потом, мало погодя, и говорит:
- Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю.
Парню забедно* стало, что девка над ним насмехается да еще слова такие
говорит.
Сильно он осердился, закричал даже:
- Кого мне бояться, коли я в горе роблю!
- Вот и ладно, - отвечает малахитница. - Мне как раз такого и надо,
который никого не боится. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш
заводской приказчик*, ты ему скажи, да смотри не забудь слов-то:
"Хозяйка, мол, Медной горы заказывала тебе, душному козлу, чтобы ты с
Красногорского рудника убирался. Ежели еще будешь эту мою железную шапку
ломать, так я тебе всю медь в Гумешках туда спущу, что никак ее не добыть".
Сказала это и прищурилась:
- Понял ли, Степанушко? В горе, говоришь, робишь, никого не боишься?
Вот и скажи приказчику, как я велела, а теперь иди да тому, который с
тобой, ничего, смотри, не говори. Изробленный он человек, что его
тревожить да в это дело впутывать. И так вон лазоревке сказала, чтоб она
ему маленько пособила.
И опять похлопала в ладошки, и все ящерки разбежались.
Сама тоже на ноги вскочила, прихватилась рукой за камень, подскочила и
тоже, как ящерка, побежала по камню-то. Вместо рук-ног - лапы у ее зеленые
стали, хвост высунулся, по хребтине до половины черная полоска, а голова
человечья.