ОТЕЦ
Его имя — Григорий Александрович Гуковский. Он был известный учёный, на его лекции сбегались толпы... Но я пишу не об учёном, которого лучше, чем я, знают друзья и ученики, я пишу о своем отце и о той культуре отцовства, которой он обладал.
Такова была наша семейная традиция: воспитанием детей руководил мужчина. Правильно это или нет — не знаю. Но так сложилось. И для меня главным лицом всегда был отец.
Сколько себя помню, отец всегда работал. Зимой, когда я вставала впотьмах, у него давно горел свет — он сидел за столом. Или его уже не было: ушёл в университет читать лекции. Я завтракала сама и шла в школу с сознанием, что тоже иду на работу.
Постепенно я стала понимать, что он пишет с раннего утра за своим письменным столом. Про «Недоросль», про Крылова и Державина. О литературе XVIII века. Вот почему на его полках столько старых книг, которые мне разрешается трогать с непременным условием ставить на то же место.
Книги свои он любил самозабвенно. Я имела право их читать, но ни я, ни мать не допускались к священнодействию: отец всегда сам чистил книги. Два раза в год он с утра влезал на лестницу с влажной тряпкой и бережно протирал каждую книжечку.
Мы жили в деревянном доме. В комнатах печи были старинные, изразцовые: у меня голубая, у него — зелёная. Отец топил эти печи, сам чистил дымоходы. Когда я лезла за ним в трубу, он не отгонял, только просил переодеться. Он всё умел... Когда мой сын впервые влез на лестницу и сменил перегоревшую пробку, я почувствовала себя счастливой. До сих пор мужчина, не умеющий своими руками выполнить любую работу по дому, вызывает у меня брезгливое недоумение.
Отец чтил понятие дома, семьи. Семья — это был праздник. Дом вела, конечно, мать. Отец любил всё, что делала мать, и радостно подчинялся ей.
Я любила его без памяти — как отца. Но, кроме того, он был для меня идеалом мужчины. Знаю: он был некрасив, но понимаю женщин, которые до сих пор утверждают, будто он был красивый: это ученицы, те, кто видел его в работе. Он научил меня чувствовать себя женщиной: подвигал стул, всегда пропускал в дверь впереди себя; не помню ни разу, чтобы я, вернувшись из отъезда, не нашла у себя в комнате цветов...
Не было темы, которой бы он избегал в разговорах со мной. Раз или два в месяц он проводил со мной целый вечер — читал вслух. До сих пор я слышу его голос, когда перечитываю «Полтаву», «Медного всадника», «Горе от ума»... — да, наверно, почти всю русскую классику. Он вообще меня не воспитывал. Не помню ни одного нравоучения, выговора, никаких нотаций. Он сердился на меня, как сердятся на равного человека. И он не прятал от меня своей жизни — наоборот, вводил, втягивал в неё, заражал меня своей жизнью. В детстве я была этим счастлива.
Отец был самый сильный, самый умный, самый мужественный из всех мужчин. Теперь, прочитав его письма друзьям, я знаю, как нелегко, иногда страшно и одиноко ему бывало, как он хватался за любую работу, чтобы мы не испытывали лишений. Тогда я этого не видела. Он был центром мира, вокруг него кипели люди, всем было с ним интересно, всем он был нужен, всем помогал.
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПОЖАЛУЙСТА (ИЗЛОЖЕНИЕ)
Ответы
Родился в семье инженера-технолога Александра Моисеевича Гуковского, уроженца Одессы. Отец был директором-распорядителем акционерного общества чугуно-медно-литейного и механического завода «Атлас» и директором правления общества «Вольта», приходился двоюродным братом Виктории Леонтьевне Гуковской (1864—1881), участнице народовольческого движения в Одессе[1]. Брат искусствоведа М. А. Гуковского, племянник историка адвокатуры И. А. Хмельницкого.
В гимназические годы он пережил увлечение символистской культурой, испытал влияние видного критика Акима Волынского, знакомого его отца.[2] В 1918 поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, преподаватели отмечали его эрудицию и интерес к науке. В 1923 году закончил факультет общественных наук Ленинградского университета, в том же году стал преподавателем в средней школе № 51города Ленинграда, расположенной на улице Правды (работал до 1928 года).
С 1924 по 1930 год — старший научный сотрудник в Государственном институте истории искусств.
С 1930 по 1935 год — доцент, а затем профессор в Коммунистическом институте журналистики. С 1935 — профессор в ЛГУ, затем заведующий кафедрой русской литературы. Одновременно с 1931 по 1941 является старшим научным сотрудником Института литературы АН СССР. В 1934 году в Пушкинском доме была сформирована группа по изучению русской литературы XVIII века, с первого дня возглавленная Гуковским. С 1936 года — доктор литературоведения.
В 1933 году был принят в Союз писателей СССР. С 1937 года — заведующий кафедрой литературы Ленинградского института усовершенствования учителей, с 1938 — заведующий сектором ЛО Академии педагогических наук.
В октябре 1941 года был арестован по обвинению в контрреволюционной агитации, в конце ноября освобожден «за недостатком улик». Пережил первую блокадную зиму Ленинграда, в марте 1942 года эвакуировался вместе с университетом. В эвакуации читал лекции в Саратовском университете, затем становится проректором по научной работе в этом же университете. Некоторое время преподавал в ГИТИСе, в Ленинград вернулся лишь в 1948 году.
В июле 1949 года был арестован в рамках «борьбы с космополитами». Тогда же был арестован его брат Матвей. Умер в апреле 1950 от сердечного приступа в московской тюрьме Лефортово.
26 июля 2015 года в Санкт-Петербурге на 13-й линии Васильевского острова на фасаде дома 56, который стоит на месте деревянного особнячка, откуда уехал, но куда уже не вернулся Гуковский, был установлен мемориальный знак «Последний адрес» Григория Александровича Гуковского[3].
Литературоведческая деятельность[править | править код]Область профессиональных интересов — история русской литературы XVIII и XIX веков. Автор первого в СССР систематического курса по истории русской литературы XVIII века (Лидия Гинзбург вспоминала: «У Гуковского в ранней молодости (мы тогда как раз познакомились) был особый комплекс противостояния. Туда входила разная архаика, вкус к дворянскому укладу русской жизни. Эта наивная, задиристая позиция принесла, как ни странно, отличные плоды — открытие русской литературы XVIII века».[4]).
В начале научной деятельности Гуковский входил в круг младоформалистов, в 30-е годы искренне увлекся марксизмом в его социологическом варианте. Предложенная им социологическая интерпретация русской литературы XVIII столетия принята до сих пор, хотя и со многими оговорками. В своей научной трилогии «Пушкин и русские романтики», «Пушкин и проблемы реалистического стиля», «Реализм Гоголя» Гуковский совершил своего рода путь от марксизма к гегельянству, выстроив всецело телеологическую модель истории русской литературы. Под традиционную историко-литературную схему «классицизм — романтизм — реализм» он подвел триаду «государство — личность — народ», в которой народная литература реализма естественным образом выступает в роли диалектического синтеза двух предыдущих стадий.
Среди его учеников — Ю. М. Лотман, И. З. Серман и др.