Ответы
Ответ:
Кто виноват (или что виновато) в том, что молодой, полный сил и жизненной энергии Дмитрий Старцев, каким мы его видим в начале рассказа, превратился в Ионыча последней главки? Насколько исключительна или, наоборот, обыкновенна история его жизни? И как удается Чехову всего в несколько страничек текста вместить целые человеческие судьбы и жизненные укладе.
В превращении Старцева в Ионыча виновата среда? Нет, это было бы по меньшей мере односторонним объяснением.
Герой, противостоящий среде, резко отличающийся от среды, — таков был типичный конфликт в классической литературе, начиная с “Горя от ума”. В “Ионыче” есть слово, прямо взятое из характеристики фамусовского общества (“хрипуны”), но оно, пожалуй, только резче оттеняет разницу двух соотношений: Чацкий — фамусовская Москва и Старцев — обыватели города С.
Собственно, Чацкого удерживал в чуждом и враждебном ему окружении лишь любовный интерес. Он был изначально уверен в своем превосходстве над этой средой, обличал ее в своих монологах — среда же выталкивала его, как инородное тело. Оболганным, оскорбленным, но не сломленным и только укрепившимся в своих убеждениях покидал фамусовскую Москву Чацкий.
Дмитрий Старцев, как и Чацкий, влюбляется в девушку из чуждой, ему среды (у Чацкого этот отделяющий барьер духовный, у Старцева — материальный). Как человек со стороны входит он в “самый талантливый” дом города С. У него нет никакого изначального неприятия этой среды, наоборот, в первый раз в доме Туркиных все кажется ему приятным или по крайней мере занятным. И потом, узнав, что он не любим, в отличие от Чацкого, он не устремляется “искать по свету”, а остается жить там же, где и жил, — так сказать, по инерции.
Пусть не сразу, но к какому-то моменту он также почувствовал раздражение против тех людей, среди которых ему приходится жить и с кем приходится общаться. С ними не о чем говорить, их интересы ограничены едой и пустыми развлечениями. Что-либо действительно новое им чуждо, идеи, которыми живет остальное человечество, недоступны их пониманию (например, как это можно отменить паспорта и смертную казнь?).
Что ж, Старцев поначалу тоже пробовал протестовать, убеждать, проповедовать (“в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя”). Отклика в обществе эти монологи Старцева не встретили. Но, в отличие от фамусовского общества, которое агрессивно по отношению к вольнодумцу, обыватели города С. просто продолжают жить, как жили, к инакомыслящему же Старцеву в целом остались вполне равнодушны, пропуская протест и пропаганду мимо ушей. Правда, наградили его довольно нелепым прозвищем (“поляк надутый”), но это все-таки не объявление человека сумасшедшим. Более того, когда он стал жить по законам этой среды и окончательно превратился в Ионыча, сами же они от него натерпелись.
Итак, один герой остался не сломлен средой, другого среда поглотила и подчинила своим законам. Казалось бы, ясно, кто из них заслуживает симпатий, кто — осуждения. Но дело вовсе не в том, что один из героев благороднее, выше, положительнее другого.
В двух произведениях по-разному организовано художественное время. Всего один день из жизни Чацкого — и вся жизнь у Старцева. Чехов включает в ситуацию “герой и среда” течение времени, и это позволяет иначе оценить произошедшее.
“Как-то зимой... весной, в праздник, — это было Вознесение... прошло больше года... стал бывать у Туркиных часто, очень часто... дня три у него дело валилось из рук... успокоился и зажил по-прежнему... опыт научил его мало-помалу... незаметно, мало-помалу... прошло четыре года... прошло три дня, прошла неделя... и больше уж он никогда не бывал у Туркиных... прошло еще несколько лет...”
Чехов вводит в рассказ испытание героя самой обыкновенной вещью — неспешным, но неостановимым ходом времени. Время проверяет на прочность любые убеждения, испытывает на прочность любые чувства; время успокаивает, утешает, но время и затягивает — “незаметно, мало-помалу” переделывая человека. Чехов и пишет не об исключительном или незаурядном, а о том, что касается каждого обыкновенного (“среднего”) человека.
Тот сгусток новых идей, протеста, проповеди, который несет в себе Чацкий, невозможно представить растянутым вот так — на недели, месяцы, годы. Приезд и отъезд Чацкого — как пролет метеора, яркой кометы, вспышка фейерверка. А Старцев проходит испытание тем, чем Чацкий не был испытан, — течением жизни, погруженностью в ход времени. Что обнаруживается при таком подходе.
В первых трех главках Дмитрий Старцев молод, у него не вполне определенные, но хорошие намерения и устремления, он беспечен, полон сил, ему ничего не стоит после работы отмахать девять верст пешком (а потом девять верст обратно), в душе постоянно звучит музыка; как и всякий молодой человек, он ждет любви и счастья.